- Сижую я и питаюсь примудрить кой-кой-не-будь сюжетец дря нового расскаказа, и ниичего из меня не выходит, и нечиво мне деять, со всем нечем заняниться, – жался мне один звестный песатель ведреным морковским уром. Солонца в небе небыло, и надвергалась груза. Дожидальник вот-вот собирался палить из ведра.

- Никто не понимает, что я гений, и не ценит, – проторчал мой совесенник, – мои шедеры меровой литерадуры никто не печётает…

Ну тут он заскоромничал, чесночно гоноря, потому что одна книшуршка всё-таки вышла и теперь пылялась и валилась по палкам в моргазинах, никем не поокупаемая и заблошенная.

- О, как тяжело быть непризнанным гением, – раздувал он свою ритуморику, став в позу помятника на лощади, с мутрым взглядом и протёртой к народу рухой.

- Так-то да, – продыржал он, – вот и бутырея у меня не греет, раз-две что с подолка не копает.

И он глупо-комысленно похладел вверх, на патолог. Лам почки мерно покучивались, но паддать не согревались.

- А потом мне придётся выёживаться на дачу, аана у меня до сих пор беззабора…

- Друп мой, но ведь у вас нет не только завора, но и дачи, – рококо встрявил я, но он и ухом не моргнул.

-А мой плед из шоколандского пледья в цветочек! Жена теперь мает им полы! – не уминался он.

Тут он забекал по комнате, опракетывая ме, бе, ль, и всё сметаня на своём пути.

- В чём-с мысл моей жизни? Что я дал миру? Где криктики, которые растолкают народу значение моих произпердений? – возопил нечасный тварец, потрясая убъёмными ругописями.

Ну что мне било скатать ему в освет? Тем более что я могу поспорить, что вы его раскосов и похвастей не читали.